В четырех действиях с одним антрактом

Режиссер совмещает настоящее и будущее сестер Прозоровых. Их в спектакле не три — их шесть.

Они кажутся тенями из прошлого, не осознавая, чувствуют приближение конца и как мотыльки летят на огонь, подчинившись стихии природы. Они безусловно не попадут в Москву. Что их ждет? Топка истории. Какой уж тут монолог о том, что будем жить, как прекрасно играет музыка! Они вползают в век, в котором предстоит в лучшем случае выживать, доживать, но не жить.

Пьесу Чехова здесь намеренно превращают в балаган — с романсами о «березовой русской тоске» и цыганской пляской, устраиваемой только для того, чтобы эту тоску хоть на миг заглушить. Собственно, так же поступает со своими героями и Чехов — чего стоит его доктор Чебутыкин, в самые горькие минуты отделывающийся ничего не значащим: «Тара-бумбия, сижу на тумбе я?». В этом смысле спектакль удивительно верен духу Чехова.

 ... Я вам скажу так: это чеховские "Три сестры", текст сколько-то сокращен, потому что спектакль укладывается в два часа. Если укладываться в полный текст, то вряд ли меньше, чем три с половиной. Но там, конечно, шикарное решение, потрясающей красоты. Начинается с того, что выходят три женские фигуры и не очень-то молодые, я бы сказал так, в каких-то длинных пальто, молча. Они выходят, сколько-то стоят на сцене, может полминуты – это довольно долго для молчаливого стояния, и уходят. А потом выходит молодая актриса, которая потом окажется одной из этих сестер и поет потрясающий эмигрантский романс "Быстро, быстро донельзя, дни пройдут как часы. Лягут синие рельсы от Москвы до Шанси"... И тут понимаешь каким-то удивительным образом, что те, которые вышли, посмотрели на нас и ушли – это три сестры, постаревшие на 20 лет и оказавшиеся в белой эмиграции. Прошла революция и их вышвырнуло из России не "в Москву, в Москву", а куда-то в Париж или, если хуже, то куда-то в Турцию бежали из Крыма. Эти-то знают, что с ними случилось, а теперь на сцену выйдут и начнут играть три сестры, молодые женщины чеховские, которые не знают, а мы знаем. Мы, публика, знаем, и те постаревшие знают, какие ужасы прошли. И тогда слова Вершинина, подполковника, у которого две девочки и жена-истеричка, все время с ним ругается, когда пожар, говорит, что увидел девочек, стоящих на пороге, дрожащих, подумал: что им придется пережить в жизни? Он говорит, что так же было раньше, когда налетала орда, жгла. А мы-то знаем, что им придется пережить. Когда Чехов это писал, он мог только предполагать. Когда Вершинин это говорил в 1900 году, он мог только предполагать и ужасаться предчувствием. Но мы-то знаем, что они сбылись самым ужасным образом. Потому что если они живые и не изнасилованные оказались где-то, то им очень повезло, а большинству не повезло...

Александр Минкин. Интервью "Радио Свобода" 07.10.13